Поэт обиженно засопел, и дернул руками, пытаясь освободиться. Веревка держала крепко.
– Думаете, вы все обо мне знаете, господин соглядатай? Дудки! Я совсем не такой, каким вы меня рисуете. Я хочу людям помогать. Этой весной я бродил по окрестным деревням, беседовал с крестьянами, играл с их детьми. Я понял, что мне хочется сбежать из шумной Москвы, из этого душного университета. Хочется уйти к народу и стать сельским учителем.
– Но прежде вы решили удавить несчастную девушку, – скептически заметил Мармеладов.
– Она была моей музой! – яростно зашептал юноша. – Вдохновляла на самые прекрасные стихи. А Постников… Он ведь хуже меня! Ему нужна жена-служанка, которая будет кормить сытными обедами и нарожает кучу детей. И что же предпочла эта дуреха?!
– Счастье. Спокойное тихое счастье. Вы ставите поэзию выше всяких иных идеалов, хотя это очень эгоистично. А для Раисы важнее те самые обеды, дети и прогулки…
– Но ведь и мы бы с ней гуляли! Каждый вечер, при луне.
– Опять вы за свое! Сплю днем, гуляю при луне, рифмую – где б ни оказаться… А она мечтает гулять воскресным утром, в парке у фонтана, и чтобы все прохожие непременно любовались ее статным мужем и нарядными детьми.
– Господи! Да кто станет мечтать о такой… пошлости?!
– Девочка-сиротка, с юных лет живущая в пансионе, уставшая от вечных придирок классных дам… Судя по цвету платья, Раиса учится в Александровском институте благородных девиц. Туда, в отличие от Екатерининского, берут только детей мещан, оставшихся без родителей. И порядки там куда строже. Для любой выпускницы этого заведения, тихая семейная жизнь всегда будет главным идеалом. Но вы этого не поймете… Вы слишком погружены в собственные страдания.
– Да! Да, я страдаю, – по лицу поэта текли слезы, он согнулся в три погибели, пытаясь утереть их рукавом. – В последние дни я только и представлял, как сижу в чайной, а они идут по улице рука об руку и смеются. Мне снятся кошмары: вот я гуляю в городском саду, любимом саду, который прежде казался мне раем, и вдруг встречаю Раису с ее проклятым мужем. Позади неторопливо шествует бонна с двумя детьми, а за ними бежит смешная кривоногая собачка… И все они радуются жизни! В такие минуты моя душа умирает, а райский сад превращается в адские кущи. Я не могу… Не хочу стать невольным свидетелем ее счастья с другим. Я не переживу этого!
– Понимаю. Вот это как раз прекрасно понимаю. Но зачем убивать? Уезжайте в путешествие по Европе. Новые впечатления, новые влюбленности. Или отриньте городскую суету и бегите в деревню, как и хотели.
– Бесполезно, – всхлипнул поэт. – Пока она жива, эти картинки всегда будут всплывать перед глазами. У меня слишком богатое воображение.
Мармеладов пружинистой походкой прошелся по балкону – три шага вперед, три шага назад.
– Воображение, говорите? Тогда представьте, что вы уже задушили Раису.
Поэт глухо вскрикнул и задрожал всем телом.
– С этого мгновения жизнь ваша изменится бесповоротно. Представьте суд со скучающими клерками, которым наплевать на вашу поэзию. Грязный пол вагона, везущего вас в Сибирь. Каторгу, где придется валить лес и обтесывать камни. Вонючий барак, баланду из гнилой капусты, вшей и клопов…
Маслов кусал губы, чтобы не застонать, а сыщик ловко развязал морской узел, освобождая поэта от пут, и притянул его к оконному стеклу.
– Представьте, что эта юная красавица лежит не на кровати, а в гробу. Бездыханное тело опускают в неглубокую могилу, забрасывают липкими комьями земли… Представьте, как черви пробираются через неприметные щели, падают на это прекрасное лицо, заползают в глаза, в ноздри, в уголки этих нежных губ…
– Хватит! П-п-прекратите!!!
– Думаете, эти жуткие картины вымарают из головы солнечную пастораль, которая сейчас вызывает у вас бешенство?! Как бы не так. Пройдет десять, двадцать, тридцать лет после убийства, а вы по-прежнему будете видеть Раису, гуляющую в городскому саду с мужем, детьми и забавной собачкой. Но при этом каждый раз будете казнить себя и повторять: «Боже, что я натворил…»
– Остановите эту пытку! – поэт отшатнулся и зажал уши ладонями, чтобы ничего не слышать – Вы убедили меня. Я не смогу… Не посмею убить ту, которую люблю!
Мармеладов несколько минут наблюдал, как поэт размазывает слезы по щекам.
– Да вы ведь и сейчас врете, – вздохнул сыщик. – Про любовь, про муки и страдания. Это все на поверхности, для примитивной публики. Для тех, кто воспринимает поэзию буквально. Но вы же сами говорили: вершина символизма – пучок смыслов, которые придется разгадывать читателям. А вам очень хочется на вершину. Вы завидуете гению Верлена, Рембо, Малларме, отсюда стремление превратить всю свою жизнь в некий поэтический манифест. Разумеется, вы знакомы с биографиями проклятых поэтов и знаете, что самые лучшие стихи они сочинили после того, как схоронили дорогих сердцу людей… И вы решили, что убийство Раисы раскроет в вас новые эмоциональные глубины? Хотели зачерпнуть больше образов для новых шедевров?
Поэт побелел, как полотно.
– Но…
– Не смейте возражать. Я вижу вас насквозь. Подобные мысли понятны мне даже больше, чем вы можете представить. В вашем возрасте и я был эгоистом. Откуда взяться сочувствию к ближним в юных сердцах? Но, поверьте моему опыту, убийство не поможет вам обрести богатство, славу, начать новую жизнь…
Мармеладов обнял юношу за плечи и горячо зашептал:
– Вы пишете стихи для себя, наслаждаясь гениальностью каждой строчки. Вашу душу переполняют чувства и эмоции, она бурлит, как река в половодье, захлестывает берега. Но вы заглядываете лишь внутрь себя. А ведь остальные души – те же реки. Просто у многих они обмелели, как Сетунь. Когда-то она была полноводной, а теперь превратилась в ручей, который даже такой старик, как я перепрыгнуть может. У иных души пересохли совсем, а у кого-то скованы льдом. Для того, чтобы вернуть их к жизни, как раз и нужны живительные ключи поэзии. Понимаете? «Отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца. Тогда свет твой взойдет во тьме и мрак твой будет как полдень».
– Это тоже Верлен? – восхищенно спросил Маслов.
– Это пророк Исайя [26]. Знаете, иногда полезно почитать что-то, кроме стихов.
Поэт не заметил колкости, он запрокинул голову и смотрел на розовеющее небо, размышляя о чем-то своем.
– Вокруг миллионы душ, – бормотал он, – и в каждой своя река. А где-то там, в потустороннем мире, все они сливаются в один безбрежный океан. Хотел бы я окунуться туда…
Крик петуха вернул его в реальный мир. Поэт оглянулся на сыщика.
– Ведите меня в суд, на каторгу, на расстрел – куда-то угодно. Только умоляю, дайте еще одну минуту. Я хочу…
– Вырвать лист из тетради, чтобы Раиса не расшифровала ваше неосторожное стихотворение утром, на свежий взгляд. Чтобы у нее не осталось неприятных воспоминаний, связанных с вами. Это уже сделано. Вот, держите, – он протянул скомканную страницу, которую поэт бережно расправил и прижал к груди. – А сейчас предлагаю поехать на Арбат, выпить там крепкого чаю и поговорить о французской поэзии, о потустороннем мире…
– Вы меня не арестуете? – удивился Маслов.
– За что? За слишком богатое воображение? Нет уж, это ваш крест, Валерий, вот и несите его сами.
Мармеладов с неожиданной для старика ловкостью спустился по веткам яблони и спрыгнул на землю.
– Идемте, скоро первый поезд на Москву. Я знаю короткую дорогу к станции, через лес и кладбище… Вы ведь не боитесь упырей?!
